Светлана Алексиевич о профессии писателя-документалиста

Каково это — переквалифицироваться из журналиста в писателя? Какими должны быть книги, чтобы их отметил Нобелевский комитет? И что порой приходится переживать писателю-документалисту? Мы продолжаем искать ответы на вопросы о самых разных профессиях в нашем спецпроекте «Профориентиры». И сегодня героиня нашей рубрики — Нобелевский лауреат, журналист, писатель Светлана Алексиевич.

Как найти свое призвание

Я не знаю, учимся мы у кого-то или идем сами по пути. Но я вам хочу сказать, что мои родители – сельские учителя. Я выросла среди книг. Мой мир был очень книжный, особенно в юности. И, когда я училась на факультете журналистики, я понимала, чего мне не хватает в жизни, что я должна искать себя, потому что работая в газете (а я проработала там семь лет), я себя чувствовала котом в мышеловке. Мне было интересно в человеке то, что совершенно не нужно было газете. Газеты – это мир, который связан сугубо с информацией. Чаше всего человеку достаточно банальности, и он этим обходится. Но когда ты молодой человек, и ты что-то хочешь сказать, конечно, банальности тебе мало. Я искала себя.

Когда я окончила факультет журналистики, в это время как раз появилась книга «Я из огненной деревни». Это книга наших белорусских писателей. Алесь Адамович, один из авторов, потом стал моим учителем. Эта книга меня потрясла. Это гениальная книга. Она была о войне, люди, которым удалось спастись, делились на ее страницах своими воспоминаниями. Я знала, о чем говорят эти люди. Самые сильные впечатления из моего детства — это разговоры женщин, переживших войну. Они говорили или о смерти, или о любви. И так появилась идея книги «У войны не женское лицо» (первая книга из художественно-документального цикла «Голоса Утопии», за который Светлана Алексиевич получила Нобелевскую премию в 2015 году, — прим. ред).

Как меняются литературные формы и создаются книги, достойные Нобелевской премии

Посмотрите, какая живопись сегодня. Никто сегодня не скажет, что это не искусство. Посмотрите, что делает музыка… И, конечно, литература должна тоже искать новые формы, в которые можно было бы загнать многочисленное такое содержание. Мне кажется, я исходила из того, что узнавала о человеке. Нет большого или маленького человека. У кого-то маленький текст, у кого-то текст побольше. Кого-то я вижу один раз. У кого-то бываю и беру интервью пять-семь раз. И все это складывается в симфонию что ли. Это очень похоже на симфонию. Вот как, например, Мусоргский, Глинка. Если читать их дневники, там можно найти их признания, как собирались мелодии — на деревенской свадьбе, когда кто-то подслушал, как какая-то балалайка где-то бренчала.

Я могу сказать, что я — человек уха. Я слушаю все время. У меня всегда со мной диктофон. Я иногда даже в троллейбусе, когда люди говорят громко, возьму да и запишу разговор. Я собираю истории. Я собираю сведения.

Но я не могу весь метафизический мусор жизни навалить в книгу. Это очень сложный процесс — создать эту симфонию. Над каждой своей книгой я работаю 7-9 лет. Сначала я собираю материал, стараюсь, чтобы там было пересечение очень многих точек зрения: женщины, мужчины, старый, молодой, образованный, не образованный. Жизнь же принадлежит всем. И вот все это нужно собрать в один пучок. И где-то в середине процесса, когда кончается это время хаоса, вдруг возникают такие, скажем, магнитные линии осевые. Ты понимаешь, что для тебя важно. И я начинаю выстраивать этот путь. С одной стороны, то, что мне люди говорили. А с другой, — я думаю над тем, какую форму придать. Ведь об этих же людях можно написать и другую книгу! Например, о женщинах на войне были сотни таких книг, где они как мужчины писали вот эту мужскую войну. А я написала совершенно другое. Мне кажется, что правды можно добиться, только когда пересекается много мнений. С одной стороны, как у Достоевского: «Каждый должен кричать свою правду», поэтому у меня говорят и коммунисты, и палачи, и жертвы. Каждый кричит свое. Но я как художник должна создать температуру боли, когда появляется эффект доверия и у меня как у автора, и у читателя.

Каким должно быть образование

Когда я работаю, я читаю много философской и научной литературы, чтобы не подходить поверхностно, как обычно делают журналисты. Я получила журналистское образование, и могу сказать, что оно очень поверхностное — обо всем понемножку. Нужно заниматься самообразованием. Всю жизнь надо накапливать количество оценок, вы должны стараться схватить как можно больше.

Какими навыками должен обладать писатель-интеллектуал

Вот сейчас, работая над книгой о любви, у меня возникла проблема с мужчинами. Я не догадываюсь их спросить о многих вещах. Я чувствую, что их рассказы не такие сильные, как женские. Значит, у меня несовпадение с этим миром, но все-таки как интеллектуал я должна найти ход. Я должна знать, как спросить. Надо растить в себе эти антенны.

Издержки профессии

Конечно, писатель — тоже человек, а не набор биофизики, твои силы не бесконечны. Я вам расскажу только один пример. Я писала книгу «Цинковые мальчики» об Афганской войне. И я поехала на эту войну. Это, конечно, ужасно видеть убитого человека, особенно понимая, что где-то мирная жизнь, а где-то кто-то погибает. Знаете мужчины так восприняли мой приезд: «Ах, баба приехала… Что она тут поймет?!».  Ко мне приставили какого-то полковника, ведь достаточно опасно быть на войне. И вдруг этот полковник мне звонит и говорит: «Не хотите ли вы посмотреть на оружие, которое мы захватили у моджахедов?». Я говорю: «Да, хочу». И мы пошли.

Сейчас у меня кончился запас психологической защиты от всего этого. Но тогда я была сильнее. И я просто была потрясена, как красиво было оружие. Мало того, что оно страшное, оно еще и красивое. Мы остановились у одной итальянской мины, и я сказала: «Почему же она еще и красивая?». А он мне таким привычно холодным тоном говорит: «Вот если на нее наступить, то от человека останется полведра мяса. А от машины — груда металла». Через два дня он мне звонит и спрашивает: «А не хотите посмотреть, что остается от людей, когда они наскочили на мину?». Я чувствую подвох, что это что-то страшное. Какое-то время колеблюсь, но понимаю, что надо идти до конца. И я иду с ним. Это, конечно, не для человека… Ребята буквально ложками сгребали останки вперемешку с песком, чтобы хотя бы ДНК родителям послать. Я сразу упала в обморок, как только представила, что где-то мамы ждут домой этих детей. А тут это все размазано по песку чужому. Мало того, что я это видела, я записала разговоры ребят, я посмотрела, как это все укладывают в цинковые гробы. И я должна была приехать домой, снять эти разговоры с диктофона и потом сделать из этого искусство. Это ужасная работа. Но, вы знаете, это моя работа.

— Читайте также: Светлана Алексиевич: «Надо убивать идеи, а не людей»