Татьяна Гордиенко
Каково быть ребенком родителя, имеющего психическое расстройство? Писательница Джи Джи Рене Хилл рассказывает о своем опыте жизни с матерью, страдающей шизофренией.
В последний раз, когда моя мама приехала навестить меня, я встретила ее на автостанции Балтимора. Обняла ее и почувствовала знакомый запах сигарет, кофе и духов Blue Magic. Потом мы поехали ко мне домой, где она должна была провести неделю. И вот, я обнаруживаю на двери моей квартиры сообщение от коммунальной службы, что мне отключили воду за неуплату. И что даже если я заплачу немедленно, то водоснабжение подключат только в следующий рабочий день. Следующий рабочий день — это понедельник, без воды придется просидеть все выходные. Я знала, что для моей мамы это будет большой проблемой. Ведь она считала, что за ней следят, ей специально подстраивают пакости, хотят навредить ей. «Я уеду! Они не хотят, чтоб я была здесь!» — сказала она. Мы зашли в дом, но она сидела как на иголках, не снимая сумочки с плеча, говоря о возможности пожить в отеле. Я оставалась спокойной и, конечно, отказалась рассматривать возможность жить в отеле. Я помнила, как справляться с ней. Я все еще верила, что если постараюсь, то смогу переговорить голоса, звучащие в ее голове, я смогу сделать так, чтобы она почувствовала себя в безопасности.
Диагноз
Я выросла, думая, что моя мама нестабильная эмоционально, параноичка и оторванная от реальности личность. Я считала ее ответственной за то, что мне приходится лгать. Ее что-то мучило, мне это было очевидно, но я ничего не знала о ее болезни.
Маме поставили диагноз «шизофрения», когда я уже училась в колледже. Симптомы усилились с годами, потому что семья пыталась не замечать и избегать проблем, хотя одни ее галлюцинации сменялись другими, отношения рушились, пока мама не оказалась изолированной в своей альтернативной реальности — это был мир, в котором она спряталась, ее отдушина и мой, как дочери, кошмар. То, что доктора назвали диагнозом, мать считала спасением: шизофрения дала ей доступ к месту, в котором она чувствовала себя защищенной, ведь она чувствовала опасность, которую не чувствовали другие. С этой точки зрения лечение ее совершенно не интересовало.
Установление диагноза призывало к действиям, но их не последовало. Моя семья никак не отреагировала, мы не обеспечили ей медицинского ухода. Возможно, родственники пытались с ней говорить, но я уверена, что мама отказалась их даже слушать и снова выдала историю о том, что секретные службы хотят упрятать ее в психушку. Меня она тоже не послушала бы. От меня она ожидала сотрудничества: я должна была поддерживать ее иллюзии, быть виноватой, игнорировать здравый смысл. Так я и делала, пока была маленькой. Но я больше не могла этого выдерживать, став взрослой.
На расстоянии вытянутой руки
Я искала внутри себя ответ и нашла границы вместо преданности. Я хотела, чтобы в моей жизни была мама, а не ее шизофрения. Я боялась признать, сожалела, что мы в семье недостаточно приложили усилий для решения ее проблемы, что мы прятали эту болезнь от самих себя. А когда мы были больше не в силах смотреть на нее, мы стали смотреть в другую сторону.
После того, как диагноз был установлен, мама жила в Нью-Йорке одна, периодически оказываясь на улице, словно у нее не было семьи, которая приютила бы ее. Я училась и работала в Балтиморе, занятая настолько, насколько это было возможно, чтобы не чувствовать вины, что я не с мамой. Я знала, что ни исцелить ее, ни заставить ее лечиться я не смогу, но я винила себя в том, что я не вовлечена в ее жизнь. Я могла бы устроить так, чтобы жить вместе и присматривать за ней. Но я предпочла редкие визиты и каждый раз я хотела, чтобы они становились короче. Я думала, что если бы я была хорошим человеком, хорошей дочерью, я бы не сдалась, пока она не получила бы необходимого лечения и ухода. Я бы продолжала держать ее за руку, даже если бы она отталкивала меня. Но я вместо этого ограничила наше общение до писем и звонков. Раз в год я приглашала ее к себе и пыталась сделать все, чтобы наши миры не столкнулись. В один из таких ее приездов на моей двери и оказалась та записка от коммунальщиков.
Переговорить голоса в голове
Я ждала все выходные, что наступит понедельник и мама поймет, что голоса в ее голове ошибались, что им нельзя верить. Вода потечет из крана и она попросит повести ее к доктору. Я налью нам кофе и даже разрешу ей курить в кухне, чтобы она успокоилась. Я скажу ей, что очень беспокоюсь о ней, что хочу ей помочь. И ее взгляд вдруг прояснится и она наконец посмотрит на меня как на дочь, а не как на угрозу. Я спрошу ее, когда она первый раз поняла, что ее сознание отличается от других? Она расскажет мне о голосах, о том, каково это — слышать и видеть то, чего не слышат и не видят другие. Я научусь, как входить в ее мир и не терять там себя. Я заплачу, ибо мои молитвы будут услышаны.
Но ничего этого не произошло. Я заплатила по квитанции, вода пошла, но это ничего не изменило для мамы, потому что круговорот тревоги в ее голове был запущен. Она сказала мне, что сосед справа заглядывал в окно и стрелял в нее лазером. Что кто-то все время перекладывает ее сумку с места на место, сыплет в нее булавки. Она слышит эхо, когда говорит, а это значит, что квартиру прослушивают. Ком тревоги в моем животе оставался до дня ее отъезда. После этого письма и звонки какое-то время продолжались. Она отправляла мне длинные голосовые сообщения о работе в саду, о шопинге, о заговоре спецслужб, о черной магии. Я отвечала сдержанно. Я не хотела, чтобы узел в солнечном сплетении снова сковал меня. А потом, без предупреждения, звонки и письма прекратились.
Стигма психических расстройств
В той среде, в которой мы жили, быть неадекватным — это худшее, что может с тобой приключиться. Ты не можешь себе этого позволить, ты не можешь поставить под вопрос благонадежность семьи. Нам нужно оставаться адекватными, подавлять эмоции, выживать. С психическими расстройствами можно было максимум обратиться в церковь, но никогда не обсуждать открыто. Мои родители не научили меня, да и их самих никто не научил, что психическое расстройство — не слабость, не недостаток или наказание небес. Стигма рождается страхом и дезинформацией. Ведь если мы не знаем о чем-то, мы строим предположения. Когда мы не в состоянии что-то контролировать, мы врем и скрываем нашу неспособность. Таким образом, психические заболевания становятся тайным хаосом во многих домах.
Я помню с 9-ти лет мамины психозы. Она могла ночью разбудить меня, иногда спокойная, иногда крича, она говорила, что я сделала не так на протяжении дня, о плохих поступках. Это разбивало мое сердце. Мы всегда были близки, поэтому я поняла, что с ней что-то происходит, но я все так же верила ей. Верила и когда она говорила, о том, что я плохая. Когда она обвинила меня в том, что я пыталась соблазнить отца, меня парализовал стыд. Я стала стараться быть незаметной в доме, я стала виноватой без вины, я не понимала, что правда, а что нет.
Когда мама не контактировала со мной год, два года, три года, я не искала ее. Я говорила с богом о ней. Я молилась о том, чтобы она была в безопасности, и чтобы она не приезжала ко мне. Я была уверена, что ее отсутствие принесет мне покой. Но годы проходили, я стала болезненно тревожной, я стала еще больше бояться за нее, ужасаясь последствиям того, что дала ей ускользнуть.
Наследственность
Сейчас мне на десять лет меньше, чем было маме, когда ей диагностировали шизофрению. И я спрашиваю себя, насколько я здорова. Узел в солнечном сплетении, сотканный из нервной энергии и паники, снова появился и не исчезает — меня охватывают те чувства, которых я хотела избежать, дистанцировавшись от матери. Я вся обращена внутрь себя, где не нахожу смысла. Я вижу сходства, которые пугают меня, я должна понять ее жизнь и ее трудности, чтобы принять другие решения в своей жизни.
Дети родителей, страдающих психическими расстройствами, переживают особенные эмоциональные трудности и сами имеют больший риск развития психических расстройств. Если состояние родителя приносит хаос в жизнь семьи, но его не обговаривают открыто и не признают, то последствия детского опыта еще более драматичны.
Многие из нас живут в хроническом стрессе и неуверенность внутри растет. Часть нас всегда чувствует себя в опасности, всегда есть вещи, о которых мы боимся рассказывать. Будучи детьми, мы были дизориентированы, мы не понимали поведения наших родителей и как на него реагировать. Мы научились хранить тайны. А когда мы выросли, все это стало давить на наши плечи, потому что мы оплакивали те отношения с нашими родителями, которых у нас не было. Многие проходят через это в одиночестве и стыде, как я. Мы не можем вылечить то, о чем мы не хотим говорить. Мы не можем остановить цикл, если притворяемся, что не видим.
Совсем недавно я призналась мужчине, с которым живу пятнадцать лет, что далеко не всегда мое «я в порядке» означает, что со мной все хорошо на самом деле. Что меня одолевают ощущение беспомощности и иррациональный страх, которые портят ту замечательную жизнь, которая у нас есть. Я рассказала ему о депрессии, которую я скрывала от него и детей, о том, как во мне часами, неделями живет пустота. Меня научили скрывать — и я скрывала свои проблемы, думая, что смогу справиться сама. Я спрашиваю себя: не точно ли так же думала моя мама? Думала ли она, что может держать «это» под контролем? [traqli_related]
Вместо эпилога
Мы вернулись на автостанцию Балтимора семь дней спустя после того, как обнаружили записку про воду на моей двери. Я чувствовала и страх, и облегчение от того, что она уезжала. Я сказала ей, что люблю ее, что мы скоро увидимся, но в глубине души мне хотелось больше пространства лично для меня. Она тоже казалась истощенной нашим общением. Она не смотрела мне в глаза, она не хотела, чтобы я дождалась ее автобуса. Я обняла ее и ушла с той же фрустрацией, с которой неделю назад встретила ее. Я хотела, чтобы мы были в состоянии помочь друг другу, но не представляла, как это сделать.
Я пришла домой и налила себе вина. Я вдруг подумала, что она тоже устала пытаться. Возможно, она приехала с теми же надеждами, что были и у меня, с тем же желанием быть если не понятой, то хотя бы услышанной. Чтобы напомнить мне, что ее реальность хоть и отдалилась от моей, но для нее-то она очень реальна. Что она там, где хочет быть, в том, мире, который имеет для нее смысл, раз уж этот наш мир перестал иметь смысл.
Источник: shondaland.com
Фото: Лаура Макабреску