Шизофрения: Почему я выбрала свое здоровье, а не маму

Никогда не стоит делать вид, что все хорошо, когда все плохо

10.01.2019

Каково быть ребенком родителя, имеющего психическое расстройство? Писательница Джи Джи Рене Хилл рассказывает о своем опыте жизни с матерью, страдающей шизофренией.

В последний раз, когда моя мама приехала навестить меня, я встретила ее на автостанции Балтимора. Обняла ее и почувствовала знакомый запах сигарет, кофе и духов Blue Magic. Потом мы поехали ко мне домой, где она должна была провести неделю. И вот, я обнаруживаю на двери моей квартиры сообщение от коммунальной службы, что мне отключили воду за неуплату. И что даже если я заплачу немедленно, то водоснабжение подключат только в следующий рабочий день. Следующий рабочий день — это понедельник, без воды придется просидеть все выходные. Я знала, что для моей мамы это будет большой проблемой. Ведь она считала, что за ней следят, ей специально подстраивают пакости, хотят навредить ей. «Я уеду! Они не хотят, чтоб я была здесь!» — сказала она. Мы зашли в дом, но она сидела как на иголках, не снимая сумочки с плеча, говоря о возможности пожить в отеле. Я оставалась спокойной и, конечно, отказалась рассматривать возможность жить в отеле. Я помнила, как справляться с ней. Я все еще верила, что если постараюсь, то смогу переговорить голоса, звучащие в ее голове, я смогу сделать так, чтобы она почувствовала себя в безопасности.

Диагноз

Я выросла, думая, что моя мама нестабильная эмоционально, параноичка и оторванная от реальности личность. Я считала ее ответственной за то, что мне приходится лгать. Ее что-то мучило, мне это было очевидно, но я ничего не знала о ее болезни.

Маме поставили диагноз «шизофрения», когда я уже училась в колледже. Симптомы усилились с годами, потому что семья пыталась не замечать и избегать проблем, хотя одни ее галлюцинации сменялись другими, отношения рушились, пока мама не оказалась изолированной в своей альтернативной реальности — это был мир, в котором она спряталась, ее отдушина и мой, как дочери, кошмар. То, что доктора назвали диагнозом, мать считала спасением: шизофрения дала ей доступ к месту, в котором она чувствовала себя защищенной, ведь она чувствовала опасность, которую не чувствовали другие. С этой точки зрения лечение ее совершенно не интересовало.

Установление диагноза призывало к действиям, но их не последовало. Моя семья никак не отреагировала, мы не обеспечили ей медицинского ухода. Возможно, родственники пытались с ней говорить, но я уверена, что мама отказалась их даже слушать и снова выдала историю о том, что секретные службы хотят упрятать ее в психушку. Меня она тоже не послушала бы. От меня она ожидала сотрудничества: я должна была поддерживать ее иллюзии, быть виноватой, игнорировать здравый смысл. Так я и делала, пока была маленькой. Но я больше не могла этого выдерживать, став взрослой.

На расстоянии вытянутой руки

Я искала внутри себя ответ и нашла границы вместо преданности. Я хотела, чтобы в моей жизни была мама, а не ее шизофрения. Я боялась признать, сожалела, что мы в семье недостаточно приложили усилий для решения ее проблемы, что мы прятали эту болезнь от самих себя. А когда мы были больше не в силах смотреть на нее, мы стали смотреть в другую сторону.

После того, как диагноз был установлен, мама жила в Нью-Йорке одна, периодически оказываясь на улице, словно у нее не было семьи, которая приютила бы ее. Я училась и работала в Балтиморе, занятая настолько, насколько это было возможно, чтобы не чувствовать вины, что я не с мамой. Я знала, что ни исцелить ее, ни заставить ее лечиться я не смогу, но я винила себя в том, что я не вовлечена в ее жизнь. Я могла бы устроить так, чтобы жить вместе и присматривать за ней. Но я предпочла редкие визиты и каждый раз я хотела, чтобы они становились короче. Я думала, что если бы я была хорошим человеком, хорошей дочерью, я бы не сдалась, пока она не получила бы необходимого лечения и ухода. Я бы продолжала держать ее за руку, даже если бы она отталкивала меня. Но я вместо этого ограничила наше общение до писем и звонков. Раз в год я приглашала ее к себе и пыталась сделать все, чтобы наши миры не столкнулись. В один из таких ее приездов на моей двери и оказалась та записка от коммунальщиков.

Переговорить голоса в голове

Я ждала все выходные, что наступит понедельник и мама поймет, что голоса в ее голове ошибались, что им нельзя верить. Вода потечет из крана и она попросит повести ее к доктору. Я налью нам кофе и даже разрешу ей курить в кухне, чтобы она успокоилась. Я скажу ей, что очень беспокоюсь о ней, что хочу ей помочь. И ее взгляд вдруг прояснится и она наконец посмотрит на меня как на дочь, а не как на угрозу. Я спрошу ее, когда она первый раз поняла, что ее сознание отличается от других? Она расскажет мне о голосах, о том, каково это — слышать и видеть то, чего не слышат и не видят другие. Я научусь, как входить в ее мир и не терять там себя. Я заплачу, ибо мои молитвы будут услышаны.

Но ничего этого не произошло. Я заплатила по квитанции, вода пошла, но это ничего не изменило для мамы, потому что круговорот тревоги в ее голове был запущен. Она сказала мне, что сосед справа заглядывал в окно и стрелял в нее лазером. Что кто-то все время перекладывает ее сумку с места на место, сыплет в нее булавки. Она слышит эхо, когда говорит, а это значит, что квартиру прослушивают. Ком тревоги в моем животе оставался до дня ее отъезда. После этого письма и звонки какое-то время продолжались. Она отправляла мне длинные голосовые сообщения о работе в саду, о шопинге, о заговоре спецслужб, о черной магии. Я отвечала сдержанно. Я не хотела, чтобы узел в солнечном сплетении снова сковал меня. А потом, без предупреждения, звонки и письма прекратились.

Стигма психических расстройств

В той среде, в которой мы жили, быть неадекватным — это худшее, что может с тобой приключиться. Ты не можешь себе этого позволить, ты не можешь поставить под вопрос благонадежность семьи. Нам нужно оставаться адекватными, подавлять эмоции, выживать. С психическими расстройствами можно было максимум обратиться в церковь, но никогда не обсуждать открыто. Мои родители не научили меня, да и их самих никто не научил, что психическое расстройство — не слабость, не недостаток или наказание небес. Стигма рождается страхом и дезинформацией. Ведь если мы не знаем о чем-то, мы строим предположения. Когда мы не в состоянии что-то контролировать, мы врем и скрываем нашу неспособность. Таким образом, психические заболевания становятся тайным хаосом во многих домах.

Я помню с 9-ти лет мамины психозы. Она могла ночью разбудить меня, иногда спокойная, иногда крича, она говорила, что я сделала не так на протяжении дня, о плохих поступках. Это разбивало мое сердце. Мы всегда были близки, поэтому я поняла, что с ней что-то происходит, но я все так же верила ей. Верила и когда она говорила, о том, что я плохая. Когда она обвинила меня в том, что я пыталась соблазнить отца, меня парализовал стыд. Я стала стараться быть незаметной в доме, я стала виноватой без вины, я не понимала, что правда, а что нет.

Когда мама не контактировала со мной год, два года, три года, я не искала ее. Я говорила с богом о ней. Я молилась о том, чтобы она была в безопасности, и чтобы она не приезжала ко мне. Я была уверена, что ее отсутствие принесет мне покой. Но годы проходили, я стала болезненно тревожной, я стала еще больше бояться за нее, ужасаясь последствиям того, что дала ей ускользнуть.

Наследственность

Сейчас мне на десять лет меньше, чем было маме, когда ей диагностировали шизофрению. И я спрашиваю себя, насколько я здорова. Узел в солнечном сплетении, сотканный из нервной энергии и паники, снова появился и не исчезает — меня охватывают те чувства, которых я хотела избежать, дистанцировавшись от матери. Я вся обращена внутрь себя, где не нахожу смысла. Я вижу сходства, которые пугают меня, я должна понять ее жизнь и ее трудности, чтобы принять другие решения в своей жизни.

Дети родителей, страдающих психическими расстройствами, переживают особенные эмоциональные трудности и сами имеют больший риск развития психических расстройств. Если состояние родителя приносит хаос в жизнь семьи, но его не обговаривают открыто и не признают, то последствия детского опыта еще более драматичны.

Многие из нас живут в хроническом стрессе и неуверенность внутри растет. Часть нас всегда чувствует себя в опасности, всегда есть вещи, о которых мы боимся рассказывать. Будучи детьми, мы были дизориентированы, мы не понимали поведения наших родителей и как на него реагировать. Мы научились хранить тайны. А когда мы выросли, все это стало давить на наши плечи, потому что мы оплакивали те отношения с нашими родителями, которых у нас не было. Многие проходят через это в одиночестве и стыде, как я. Мы не можем вылечить то, о чем мы не хотим говорить. Мы не можем остановить цикл, если притворяемся, что не видим.

Совсем недавно я призналась мужчине, с которым живу пятнадцать лет, что далеко не всегда мое «я в порядке» означает, что со мной все хорошо на самом деле. Что меня одолевают ощущение беспомощности и иррациональный страх, которые портят ту замечательную жизнь, которая у нас есть. Я рассказала ему о депрессии, которую я скрывала от него и детей, о том, как во мне часами, неделями живет пустота. Меня научили скрывать — и я скрывала свои проблемы, думая, что смогу справиться сама. Я спрашиваю себя: не точно ли так же думала моя мама? Думала ли она, что может держать «это» под контролем?

Вместо эпилога

Мы вернулись на автостанцию Балтимора семь дней спустя после того, как обнаружили записку про воду на моей двери. Я чувствовала и страх, и облегчение от того, что она уезжала. Я сказала ей, что люблю ее, что мы скоро увидимся, но в глубине души мне хотелось больше пространства лично для меня. Она тоже казалась истощенной нашим общением. Она не смотрела мне в глаза, она не хотела, чтобы я дождалась ее автобуса. Я обняла ее и ушла с той же фрустрацией, с которой неделю назад встретила ее. Я хотела, чтобы мы были в состоянии помочь друг другу, но не представляла, как это сделать.

Я пришла домой и налила себе вина. Я вдруг подумала, что она тоже устала пытаться. Возможно, она приехала с теми же надеждами, что были и у меня, с тем же желанием быть если не понятой, то хотя бы услышанной. Чтобы напомнить мне, что ее реальность хоть и отдалилась от моей, но для нее-то она очень реальна. Что она там, где хочет быть, в том, мире, который имеет для нее смысл, раз уж этот наш мир перестал иметь смысл.

Источник: shondaland.com

Фото: Лаура Макабреску

Читайте также: Вопреки: Как клиническая депрессия изменила мою жизнь к лучшему