Мишель Эмсон: «Я потеряла все, но взамен получила саму себя»

История трансгендерной женщины

26.10.2018

Мишель Эмсон, активистка Women’s March, решилась на трансгендерный переход в 47 лет. В Украину Мишель приехала, чтобы выступить на 11-й ЛГБТ-конференции, которую организовал МБФ «Альянс общественного здоровья». В эксклюзивном интервью WoMo она рассказала, как изменилась ее жизнь и почему выражение «смена пола» звучит некорректно.

Когда вы осознали, что биологический пол не соответствует личности? Как это произошло?

Думаю, это случилось еще в середине 60-х, я родилась в 1961 году. Не было никакой информации, никаких примеров, людей, на которых я могла бы посмотреть и подумать «Они такие же, как я». Оглядываясь назад, я могу ответить на ваш вопрос с учетом того, что знаю сейчас, посмотреть на свою жизнь и сказать «О, это был тот самый момент». Но в то время я даже не догадывалась, что со мной. Родители очень быстро пресекали мои проявления женственности — желание носить длинные волосы, как моя сестра, играть в те игры, которые мне нравились, одеваться так, как мне хотелось. Я выросла в достаточно консервативной семье в небольшом индустриальном городке в предместье Лондона. Мои родители считали, что они растят мальчика, и я не могла с ними это обсудить, сказать, что на самом деле все не так, они бы просто этого не поняли.

Прекрасный пример — мое имя. Отец употреблял «Мишель» как оскорбление, когда дразнил меня и хотел задеть. Если меня называли Мишель, я знала, что меня вычитывают, ругают за плохое поведение. И я начала ненавидеть это имя. Сейчас я очень его люблю, я взяла пример с афроамериканского движения, адепты которого придали унизительным словам, которыми их называли, новый смысл, тем самым лишив их власти над собой. И я решила сделать то же самое — взять это имя, носить его, потому что каждый раз, когда его употребляли, оно на самом деле отражало то, кем я являюсь. Хотя родители об этом даже не подозревали, это было признанием личности, заключенной во мне.

Так началось то, что мы теперь называем гендерной дисфорией, — разрыв между нашим внутренним осознанием себя как души и физическим телом, которое предало это осознание. И это продлилось еще 45 лет.

Как отреагировали ваши родители, когда вы рассказали им об этом?

Я рассказала своим родителям о том, кто я на самом деле, только в 2011 году. Сейчас мы не общаемся, в том числе из-за этого. Были и другие моменты, наши пути разошлись еще до того, как я сделала трансгендерный переход. Но когда я решила соответствовать своей истинной личности, это было тяжким ударом для моих родителей. И я их понимаю. Я работаю с семьями транс*людей, помогаю родителям их поддерживать и я вижу, что родителям нужно пройти через этап скорби. Потому что с того момента, когда ребенок родился, они верили, что у них мальчик или девочка, и они хотели, чтобы их сын стал, например, инженером, — такой патриархальный образ, построенный на принципе бинарности, очень маскулинный. И вот через десять лет, попытавшись вырастить такого сына, они слышат от него: «Я не мальчик, я девочка». И что тогда происходит? Все эти картинки внезапно разбиваются вдребезги. Это сложно даже для самых понимающих родителей, им приходится отказаться от своих ожиданий и дать ребенку свободу быть тем, кто он есть на самом деле. На это нужно много времени и еще больше смелости и сопереживания. Это очень нелегко. Я была старшей у своих родителей, они всегда называли меня «номер один», и вот этот «номер один» разрушил их мир, заявив, что они растили не мальчика, а девочку, просто не знали об этом.

Вы сталкивались с какими-то проблемами в школе?

О да. Это было ужасно. Геи и лесбиянки просто вынуждены скрывать то, кто они есть и как себя чувствуют. То же происходит и с транс*людьми. Давление сверстников и всего общества заставляет их замыкаться в себе. Это произошло и со мной. В достаточно юном возрасте, еще до 10 лет, я поняла, что я отличаюсь от других детей. Я не вписывалась ни в какую группу. Я чувствовала свою принадлежность к девочкам, но из-за моей физической оболочки предполагалось, что я буду общаться с мальчиками, к которым я себя не причисляла. Меня не признавали ни те, ни другие. Я была достаточно одинокой, у меня почти не было друзей. И за свое детство я привыкла воспринимать то, кем я являюсь, как что-то ужасное, отвратительное и грязное, я демонизировала сама себя, считала себя ненормальной.

Проблема была еще в том, что меня привлекали девочки. Я не только чувствовала себя девочкой, я смотрела на красивых девочек и хотела быть ими, но в то же время хотела быть с ними. Это еще больше все усложняло. Со стороны выглядело нормальным, что мне, как и другим мальчикам, нравятся девочки, но ведь никто не знал, что на самом деле я была девочкой, которой нравились девочки. И это продолжалось практически всю мою жизнь.

Почему вам потребовалось столько времени, чтобы решиться на переход? Какие страхи у вас были?

Сейчас я понимаю, что просто поддалась давлению общества. Все считали меня мужчиной, поэтому, чтобы достичь успеха, чтобы меня принимали мои работодатели, сотрудники, юристы, я должна была быть такой, какой они хотели меня видеть. И я стала хамелеоном. Я делала все, что требовалось, чтобы меня принимали. И я делала это очень долго, играла разные роли. Похоже, я очень хорошо скрывала свою гендерную дисфорию и жила в постоянном страхе, что кто-то раскроет мой секрет. И этот страх был огромным. Потому что в те времена информация о ЛГБТ была не очень лицеприятной. Изначально ненависть была направлена на геев и лесбиянок, но к началу 90-х это общество добралось до трансгендеров. Их стали замечать, но далеко не в позитивном ключе. И это заставило меня еще больше замкнуться в себе, усилило мой страх: «О Боже, если кто-то узнает, что я одна из них, все эти ужасные вещи произойдут со мной». Это давило на меня изнутри и в какой-то момент я поняла, что больше не могу это сдерживать. Мне нужно было либо поговорить с кем-то, либо умереть. Даже не выбор, а императив. И я наконец рассказала обо всем психотерапевту в начале 2008 года. Тогда я впервые озвучила это кому-либо. На тот момент я была в браке более 20 лет, у меня было двое приемных детей и шестеро внуков. У меня была карьера, красивый дом, каждому, кто посмотрел бы на меня со стороны, показалось бы, что у меня идеальная жизнь. Но внутри я просто умирала. Я раскрылась своему психотерапевту, а потом своей жене. Я была уверена, что за все время у нее должны были появиться какие-то подозрения. Но она ни о чем не догадывалась. Я была замечательной актрисой. Я не горжусь этим, но это факт. И я потеряла свою семью.

Следующие несколько лет я провела в поисках лечения. Я считала, что была больна, следуя распространенному мнению, что трансгендерность — это психическое расстройство. Я верила этому. И знала, что потеряю все, если пойду на трансгендерный переход. И я сопротивлялась, обращалась за помощью к психотерапевту, просила выписать мне какие-то таблетки, чтобы это прошло и я могла жить дальше. Не потому что мне нравилось то, как я жила, а потому что я не хотела все потерять. Что в итоге и произошло: я потеряла карьеру, семью, детей, дом, деньги, абсолютно все.

Существует распространенное заблуждение, что трансгендерный переход — это бесконечный процесс. Но на самом деле это ограниченный период, проект, который предполагает несколько этапов. Сначала я рассказала своему окружению о том, что я. Потом нужно было сконструировать новую личность, не внутреннюю, а внешнюю, — мое имя, новую страницу на Facebook, отрастить волосы, поменять гардероб. И когда ты через это прошел — поменял документы, привык каждый день быть самим собой, поговорил с начальством, выполнил все пункты из этого списка, переход завершился. У меня он занял три года. Часто люди говорят, что я сменила пол, — была мужчиной, а стала женщиной. Но это не так. Я всегда была женщиной. Изменилось только моя форма самовыражения. Все годы до перехода я вставала с утра и надевала мужскую одежду не потому что мне этого хотелось, а потому что только так меня могли принять в обществе. Мой переход завершился в 2013 и с тех пор я чувствую себя на десять лет моложе, как будто время повернулось вспять.

Когда я говорю людям, что помимо того, что я трансгендер, я еще и лесбиянка, это многих озадачивает. Людям кажется, что между тем, кем мы себя идентифицируем, и тем, кто нас привлекает, есть прямая связь. На самом деле это абсолютно разные вещи. Не обязательно быть мужчиной, чтобы чувствовать влечение к женщинам. Патриархальное общество поддерживает именно такое понимание, что женщин должны привлекать только мужчины. Но это так не работает.

Как отличалось отношение к вам, когда вы выглядели как мужчина, и сейчас, когда вы женщина?

Разница просто огромна. Мне однажды мне сказали, что была двойным агентом: я жила в сообществе, которому на самом деле не принадлежала, и это вызывало ужасный дискомфорт. Например, когда я занималась керлингом, это популярный вид спорта в Канаде, я была в мужской команде и после игры мы традиционно шли выпить. И меня просто поражала мизогиния и нетерпимость в разговорах, которые велись за пивом, — грубые высказывания о женах и девушках, которые задевали меня лично. Я не могла этого терпеть и поэтому ушла из спорта.

Из-за стереотипов сама мысль о том, что мужчина отказывается от своей маскулинности и обращается к феминности, звучит как абсурд. Я на собственном опыте ощутила, как устроено патриархальное общество с его предрассудками, это глубоко засело в обществе. И быть мужчиной значит иметь массу преимуществ, о который мужчины даже не задумываются, тем не менее пользуются ими каждый день.

Почему вы решили стать активистом и защищать права транс*людей?

Я борюсь за то, чтобы общество перестало бояться трансгендеров, потому что на самом деле бояться абсолютно нечего. Потому что трансфобия и трансмизогиния — иррациональные страхи, они возникают от невежества. И я не имею в виду намеренное невежество в плохом смысле, я говорю о том, что у многих, возможно, просто не было повода больше узнать о трансгендерных людях. И моя работа сосредоточена на устранении этого невежества. Я даю трансгендерности человеческое лицо. И многие, с кем мы сейчас дружим, говорят, что благодаря опыту общения со мной они поняли, что я нормальная, просто у меня другой жизненный опыт, но это не делает меня в меньшей степени личностью. И они постоянно благодарят меня за то, что я изменила их отношение к транс*людям.

Быть трансгендером очень сложно даже в США, там нет медицинского сопровождения, а еще люди, решившиеся на переход, сталкиваются с крайней бедностью. Их просто не зовут на собеседования. И многие начинают заниматься секс-работой просто чтобы выжить, здесь речь идет именно о выживании. Психотерапевт обходится очень дорого, на это просто нет денег, и люди испытывают отчаяние, от них отказываются родные, их существование отказываются признавать церковь и политические лидеры. Для многих это оказывается слишком тяжело. И это самая печальная часть моей работы — погружаться в то, насколько уязвимы эти люди, вплоть до склонности к самоубийству. У меня тоже был такой опыт, я знаю это отчаяние, когда тебе кажется, что надежды нет. И я занимаюсь активистской деятельностью именно для того, чтобы показать, что надежда есть. Это мотивирует меня.

Есть ли единство внутри ЛГБТ-сообщества?

Есть группы внутри ЛГБТ-сообщества, группы лесбиянок, которые настаивают на том, что трансгендерных женщин нужно исключить из общества, потому что они ненастоящие женщины и они насилуют лесбиянок. Но ЛГБТ-сообщество и так представляет меньше 10% населения, нам хватает проблем с окружающим миром, зачем создавать еще и внутренние конфликты? Почему не признать, что мы все уникальны каждый по-своему и поддерживать друг друга несмотря на существующие различия. И поэтому меня привлек Women’s March. У них есть 8 принципов единства, один из которых — включение LGBTQI-представителей.

Какие шаги нужно предпринять, чтобы положение транс*людей изменилось к лучшему?

В первую очередь сделать так, чтобы мы были на виду — ключевая задача. Без этого нет шансов, что общество примет какую-либо группу. Независимо от того, к какому меньшинству она принадлежит. То, что нас станут замечать, даст возможность проводить образовательную работу. Потому что когда нас видят, людям становится любопытно и они начинают задавать больше вопросов, а это ведет к пониманию, которое со временем переходит в принятие.

Беседовала Оля Полякова

Фото: blog.life-messages.com, doppleronline.ca, Mary Beth Hartill/Metroland

— Читайте также: Это не фантазия: Как понять, что ваш ребенок — трансгендер